...Да  не ступит враг на земли Семиключья. Пришедший суда с печалью и болью, да исцелиться от страдания своего. Тот же кто пришёл суда с мыслями не добрыми, или, прежде чем придти, зло содеял, за дела свои получит кару в троекратном размере. Ибо сказано было в старину Триадами, хозяевами  этих мест:
«За всякое деяние, будь оно злым или добрым, воздастся с торицей» ...

ЛИЛИЯ  РАССВЕТА.

В разорванном небе тонет закат,
Лиловая  дымка окутала сад,
Где лилии тонут в чёрной воде,
Где ныне все краски и звуки не те...

Не те, что когда-то, теперь  всё не так,
Что было серьёзным _ теперь  пустяк,
И  розовый куст отцветает в саду,
И стынет вода в зеркальном пруду.

И только лилии цветок золотой,
Остался прежним, остался живой.
Он солнцу раскроет свои лепестки,
Его я коснусь ладонью правой руки.

Странный цветок станет перстнем -
Знаком власти и чести,
Восемь лепестков - как восемь лучей звезды.
Пруд зарастет тиной,
Дом оплетет паутина,
А на тропинке терновник скроет мои следы.

В лазоревом небе вставал рассвет,
И лепестки лилий ласкал свет,
И розы сквозь сумрак смотрели на них,
Завидуя тайно, тому, что они остаются в живых.

И золото лилий омыла вода,
И чёрную стала она навсегда,
А розы опали,  и их лепестки
Рассыпались прахом от прикосновенья руки.

И ветер заплакал,
Заплакал скорбя.
Я ждал, я молился, надеялся зря.
Безжалостно время,
Настала пора,
Прости меня, Ветер, игра есть игра…

Желтый цветок станет перстнем -
Знаком власти и чести,
Восемь лепестков - как восемь лучей звезды.
Пруд зарастет тиной,
Дом оплетет паутина,
А на тропинке терновник скроет мои следы...

Тонкий узор на перстне -
Златом червонным на пальце,
Иль на груди клеймом -
Изгнанника и скитальца.

Странным, коварным цветком-
Лилией рассвета._
Снова ему не стать-
Обратной дороги нету.

Желтый цветок станет перстнем -
Знаком власти и чести,
Восемь лепестков - как восемь лучей звезды.
Пруд зарастет тиной,
Дом оплетет паутина,
А на тропинке терновник скроет мои следы...

«Он покинул обитель, а за его  спиной
Заросла дорога терновым кустом,
Не найдет он теперь дорогу домой -
Паутина окутала его дом.

На пруду почернела от тины вода,
Больше лилии здесь не цветут.
Он уже не вернется суда никогда,
Здесь когда-то был его дом,
А теперь его даже не ждут...»

Тонкий узор на перстне -
Златом червонным на пальце,
Иль на груди клеймом -
Изгнанника и скитальца.

Странным, коварным цветком-
Лилией рассвета._
Снова ему не стать-
Обратной дороги нету.
                                       

...Не опустошай до дна колодец души своей, ибо не кем будет тебе его наполнить...

...Из боли и бессилья, из гнева твоего
Явится тот, кто оковы твои разобьет,
Так сквозь тысячелетья в танце огней
Снова сольются пламень и лед...

Тейлас

…Она была как глоток свежего морского воздуха. Младшая и любимая дочь короля лазоревой гавани. Имя её странно певучие, звук его был таким же как шелест волн Моря огней, набегающих на песок и оставляющих на нём хлопья аметистовой пены. Тейлас – странное шуршание песчаных  дюн. Белая роза на залитом солнцем пляже – Тейлас.
Моя принцесса грёз. Так называл её я.
Лиалин — в её устах  это имя  стало жить новой жизнью, снова стало чистым и полнозвучным как рокот прибоя. Так никто не произносил моё имя души, затаив дыхание, нет, на одном дыхании – Лиалин.

...Они лежали на морском берегу. Волны прибоя ласкали их тела, а Лиалин пытался заслонить её крылами от лучей заходящего солнца.
-- Смотри...— Прошептал он и указал на скалу, что слегка нависала над морем. – Это танцует единорог. Ты знаешь, что значит увидеть его танец?
-- Да, мы будем  вечно счастливы.
Ничто не длиться вечно...

Сон.
Сон – сотканный как холст, из миллиарда теней:
             Море – волна искрится переливом голубых и фиолетовых огней.
Пена, хлопьями снега, ложится на песок.
И словно белый зверь прибой бьется у ног.

Кожа твоя пахнет солью морской волны.
В песнях твоих перекаты прибоя слышны.
В прядях волос звезды морские и гребешки,
Как золотой песок—они нежны и легки.

В синих глазах бирюзы и аметиста огни,
Там на морском берегу были счастливые дни.
Нас согревал ветер, нас обнимал прибой.
Вечность ложилась на берег волна за волной.

Имя твое на губах -- солью морской пены
На сердце рану оставил ветер песчаных дюн,
Наша с тобою любовь – пепел, песок на ладонях вселенной.
С берега смыло волной, то что я вспомнить хочу.

В белых садах забвенья розы пахнут росою,
Их аромат заставит меня эту боль забыть.
Я погружаюсь в воды забвенья, в воды мертвого моря,
Я позабуду все и снова смогу полюбить.

Ночь прокрадется в мир медленной серой тенью.
Ты станешь только сном, девой из сказочных грез,
Пеною на песке, черной розой забвенья, белой розой печали —
Самой прекрасной из роз.

Имя твое на губах -- солью морской пены
На сердце рану оставил ветер песчаных дюн,
Наша с тобою любовь – пепел, песок на ладонях вселенной.
С берега смыло волной, то что я вспомнить хочу.

Спрячет туман ночной память о наших встречах,
В белых садах забвенья я ее схороню.
На сердце лед и печаль не навсегда, не на вечность,
Но никогда так как тебя я никого не полюблю –

Эта клятва подписана кровью,
Розы шипами впились в ладони,
Пробил прозрения час.
Все это только сон,
И только чайка кружит над морем
И повторяет эхом обрывки фраз.

Отредактировано Ульв Эглис (28-12-2009 13:57:49)

Возвращение Отца.

Сбитая чёрная птица, лежащая на белой выжженной траве – таким я увидел тебя сегодня. Только потом, когда мы с матерью подошли ближе, я понял, что нет  больше крыльев за твоей спиною и что эти тёмно-вишнёвые, почти чёрные, пятна на траве, возле твоего тела, это твоя кровь.
Мать была слишком потрясена тем, что увидела. Она просто опустилась наземь, возле твоего тела и, взяв в ладони твою руку, прошептала сквозь слёзы:
« Всё напрасно, он мёртв».
Я не поверил в её слова, от напряжения, кровь стучала в виски.
Ты лежал на траве, лицом вниз, твои волосы стали совсем седыми, а одежда была изодрана в клочья и сквозь дыры видны тёмные загрубевшие рубцы и свежие раны.
« Он мёртв...» Повторила мать.
Я выхватил твою руку из её ладоней, что-то заставило меня сорвать с твоего среднего пальца странное каменное кольцо в виде чёрной розы. Оно было тебе настолько в пору, что содрало кожу, но когда я сорвал его, то почувствовал твой едва ощутимый пульс.
« Нет, мама. Он жив. И он с нами». Сказал я.
Выбора у меня не было, я попросил её помочь мне, взвалить тебя мне на плечи, и вот так мы донесли тебя до Семиключья, где нас ждал Хелгорио...

...Ты вернулся, как странно и легко. Отец, которого я никогда не знал, бог о котором писали в книгах, пели песни, слагали легенды. На деле оказалось всё не так. Когда-то ты вернул меня из смерти, теперь была моя очередь...
...Ты вернулся, как странно и легко. Огрубевшая от шрамов рука  твоя лежит на моей ладони. Лицо—белое, белее простыней, что застилают ложе твоё. Шрамы проступают тонкими чёрными линиями, кровь – темнее вишнёвого сока, холоднее остывшей смолы. Что оставил он от прежнего тебя, нам – мне и моей матери? Всё и ничего. Что оставил он от прежнего тебя миру?
...Ты вернулся, как легко, как странно. Медленно, медленно теплеют твои руки. Вот открылись глаза, я увидел, то что не видят другие, то чего не увидит теперь уже никто. Глупым я был когда-то, думал – мой отец бог.
Как странно, как легко от того что ты такой как все, что ты также можешь быть слаб и нуждаться в защите, в тёплых и любящих тебя руках, которые позаботятся о тебе...
...Ты вернулся, как легко, как странно. Хочется кричать от счастья и плакать от боли, что переполняет тебя, от клокочущей боли мира, что теперь стала твоею. Отец – единственный кто мог понять, тогда когда отворачивались все, тот чей совет был нужен и мудр всегда, тот без кого не возможно было бы моё рождение...
...Ты вернулся, но это только начало. Ты вернулся, но нет твоей силы. Значит стать щитом твоим, опорой твоею мне. Глупые люди смотрят на тебя и не верят глазам своим, потому что ты слаб, а им нужна сила. Некоторым из них нужна плеть, потому что они привыкли быть рабами, некоторым нужен тот самый рыцарь в сверкающих латах – которым ты никогда не был. Мне не нужно ничего. Мне просто нужен мой Отец. Чья улыбка была подобна улыбке ребёнка, чьи глаза – сталь и серая бездна, чьи глаза – серые утренние звёзды, чьи глаза – память, любовь и мудрость мира. Отец – на которого я был слишком похож и всё же мы были разными...
...Ты вернулся, как странно и легко. Кончилась война, иль это только затишье? Но не позволю, они не разрушат, то что ты помнишь, то во что ты веришь. Отец я знаю, что я не оправдал сотни твоих надежд. Ты всегда прощал меня, отец, даже если я не мог простить себя. Отец, ты вернулся, как странно и легко, теперь видеть тебя так близко, как легко теперь говорить с тобой...
Смерть.

...Сердце замирает. Разум отказывается верить в реальность произошедшего. Верить в то, что сегодня на рассвете ты спел последнюю свою лебединую песню...
...Последнюю фразу песни ты произнёс на ист-тайне, плотно прикрыв глаза и откинув голову на подушки. Потом чёрная кровь хлынула из твоего горла, и руки отпустили лютню...
...Тело твоё обернули в белый шёлк, кровь оставляла на нём чёрные, похожие на ожоги, пятна...
...Разум отказывается верить в то, что я взял тебя на руки и понёс к вырытой для тебя могиле. Твоё тело было невесомым и холодным, только кровь, капая из ран, жгла меня. Потом я руками зарывал мёрзлую землю, а между моих пальцев прорастали эти странные чёрные цветы с ароматом сладковато едкого дыма...
...А потом накатила волна бессильного гнева и отчаянной ярости. Я выл и катался по земле словно зверь...
...Был покой, отрешённость и бесчувственность. Была злость, перед которой меркли все остальные чувства. Был холод, который жёг изнутри  нестерпимой болью...
...Отец!!! Я потерял тебя! Отец!!! Не сберёг! Почему?! Отец!
...А на закате серые щупальца пустоты потянулись к Академии, и никто уже не мог его остановить...

Отредактировано Ульв Эглис (28-12-2009 14:03:47)

...Прихожу в себя, лёжа на полу в алтарном зале. Правая рука всё ещё сжимает амулет Хелгорио, но я снова не чувствую его присутствия, да ещё какой-то странный холодок тумана  кружиться в воздухе там, где он схватился со змеёй-мрака. Он неуязвим для всех, кроме себе подобных, но магия пустоты совсем иная, и если нельзя ранить, далеко не значит, что нельзя убить.
Пытаюсь сесть и мне это удаётся. Облако белого тумана клубится на месте сражения Хелгорио.
-- Я здесь, хозяин.
--Помоги мне.
--Сейчас.
С помощью Хелгора встаю на ноги. Правая сторона лица нестерпимо болит, да и рука совсем не двигается.
-- Вот что, Хел, я посижу здесь, мне нужно немного придти в себя. Ты можешь здесь свободно передвигаться?
-- Да, хозяин.
--Тогда найди Эйнара.
...Когда Хелгорио исчез, просочившись в трещины пола, Кеннонт снова сел.
Он попытался растереть онемевшую правую руку, левой, но это эффекта не дало. Тогда он аккуратно засунул руку за перевязь кинжальных ножен  и, достав из кармана зеркальце, принялся рассматривать своё лицо. Сначала ему показалось, что лицо вовсе не пострадало, но когда его глаза отдохнули, он заметил, что правая сторона лица имеет такой же серо-белый оттенок кожи, как и рука, ко всему прочему верхнее веко правого глаза казалось обгоревшим, боль постепенно уходила, но лицо начинало неметь.
-- Вот незадача.-- Вслух сказал Кент. – Только паралича мне и не хватало, буду, надеется, что Хелгорио сможет с этим справиться.
Тишину в зале нарушил звук грома, доносящийся, наверное, снаружи, затем стены затряслись.
-- Это ещё что такое? Иглор его разбери...
Из тоннеля, по которому Кеннонт пришёл в зал, высунулось огромное серое щупальце, и стало слепо шарить по стенам и полу.
Кое- как Кеннонт отполз к лестнице, ведущей к алтарю. Серое щупальце продолжало ощупывать пол и стены, при этом из туннеля всё время шёл грохот и гул, и землетрясение продолжалось, хотя камни со стен падать не начинали.
Кеннонт послал зов Хелгорио, но прежде чем он получил телепатический ответ, он почувствовал жуткую боль в висках, в глазах у него потемнело и он потерял сознание. Зал продолжало сотрясать изо всех сил, а существо всё  ползло и ползло из тоннеля, шаря по залу огромным щупальцем...
...Что-то сухое и горячие, как пустынный суховей, коснулось его правой щеки. Он не закричал, а лишь, зашипев, откатился в сторону.
-- Как же ты изворотлив. – Голос, прозвучавший в наступившей темноте, был похож на шелест-шорох сухих листьев и на стук янтарных камушков по стеклу. – Как змея.--
   --Хагатрейн ! – Выкрикнул Кеннонт.
  --Но всё равно у тебя нет того, что было у твоего отца. Тебе со мной не совладать. Сейчас нет! Без него нет!
Вспышка янтарной молнии озарила зал, порыв ветра рванул плащ на Кеннонте. Он посмотрел в ту сторону откуда казалось, шёл голос, лучше было ему  не делать этого.
Алтаря больше не было. В центре зала высился цилиндрический чёрный пьедестал, на котором восседало нечто спруто-человеко подобное. Пять пар щупалиц тянулись к  потолку и пять в низ, образуя чудовищный живой плащ, вокруг изящного человеческого тела облачённого в полупрозрачные чёрные одеяния. Волосы, на голове человеческой части, существа были длинными и, падая на лицо скрывали его от глаз, но даже они не могли скрыть свечения двух янтарных огней.
-- Беги, волчонок, пока ты ещё можешь бежать! Пока я даю тебе такую возможность.
-- Где мой брат?
-- Откуда я знаю, куда завела смертного его Иллюзия. Беги или я передумаю и назначу за твою жизнь иную цену.
-- Но какова твоя цена сейчас?-- Кеннонт понял, что чего-то не знает. «Что за цена? Зов... Хелгорио мне не ответил. Не может быть...»
Ещё одна вспышка янтарной молнии, и Кеннонт увидел белую тень, что встала между ним и Хагатрейном.
--Хелгор, нет.
-- Теперь моё время, Нельхел. Я справлюсь с ним.
-- Как? Он поглотит тебя, как и твоих братьев и сестёр. Не надо!
-- Уходите, делайте как он говорит. Если всё обойдётся, встретимся в долине роз.
-- Твой хранитель правильно  говорит. Оставь битвы сильным. Беги. Ты мне больше не нужен. Своё я от тебя уже получил, а то что осталось, заберу со временем, и ты будешь проклинать себя за то, что не отдал всего сегодня. Твоя сила –- моя слабость. Твоя боль – моя сила. Беги, пока ты ещё можешь бежать. Ха-ха-ха.
Тысячи янтарных молний озаряли зал, когда смеялся Хагатрейн.
--Хагалосе! – выкрикнул Кеннонт и рванул через зал к тоннелю, ветер хлестал его сухими плетьми.
Хелгор метнул в спруто-образную тварь серебристую молнию и стал медленно приближаться к трону.
Кеннонт видел только как чёрные щупальца Хагатрейна захлестнули тело пламенного, потом он влетел в тоннель, и не оглядываясь заскользил по узкому коридору. Сердце стучало в виски, мысли перепутались, но он знал, что должен делать, теперь он знал...
...Тоннель содрогнулся, стены его начали рушатся, в этот момент, свет, проникавший из главного зала, погас и, в наступившей угольно-чёрной тьме, раздался гром, который на долго оглушил Кеннонта...
...Очнулся он на холме, трава была примята и покрыта серо-белым пеплом. Рядом с ним лежало что-то или кто-то неподвижное и растерзанное. В голове всё ещё стоял звон, от гулкого грохота, падающих стен подземного лабиринта.
Кент потряс головой, попытался сесть. Он осмотрелся: холм находился совсем не далеко от границы Мёртвых земель. Что-то завозилось возле него и глухо закашляло. Он повернулся в ту сторону, и оттого, что он увидел сердце его провалилось куда-то глубоко. На траве рядом с ним лежал Энар, точнее говоря это был уже не Энар,  а груда кровавого месива плоти, костей и грязных тряпок...

Иллюзия

...Это было столько раз. Ненавижу плакать, когда кто-то это видит. Не удивительно, никто не любит показывать свою слабость...
...Это было столько раз, что мог бы уже привыкнуть, но сила, которая заставляет течь по лицу две тонкие солёные струйки не подвластна разуму. Наверное, поэтому, когда слёзы нужны: их нет; а когда не хочешь, чтобы их видели, они приходят...
...Моя хрустальная иллюзия, мой замок из песка, мой карточный домик снова разрушен, и на этот раз всё придётся строить заново и абсолютно  иначе. Это было столько раз, что мог бы уже привыкнуть, но каждый раз холодок пустоты и одиночества не даёт вспомнить, какие ощущения ты испытывал в прошлый, и разум ошибочно считает эти чувства новыми для себя. И снова, кусая губы, шепчешь: « За что?» Извечный  вопрос, на который, нет и не будет ответа. Ненавижу плакать, когда это кто-то видит. Ненавижу быть слабым...

Сон.
…Серая тень в коридорах замка --  кто он? Облик его резок и ясен и одновременно туманен и таинственен. Стоит только заметить эту странную тёмную фигуру в одном из коридоров, как она ускользает от тебя,  точно подхваченная порывом ветра. Бежишь вслед, хочешь окликнуть, но не знаешь или не можешь вспомнить слова, или имени того, что ускользает от тебя. Знаешь только одно – не догнать, не схватить за руку, не взглянуть в лицо.
Мысли путаются. Враг не может пробраться в замок Одиночества – не его это тень. Не нужен я ему больше, он же выпил из меня всю силу по капле. Кто тогда? Из Бездны нет возврата – значит это не Гед. Если не он, то, боги, как же я сразу не догадался? Почему же он избегает меня?
Если отец жив. Если он вернулся – воскрес, значит всё сбылось. Что же делать? Бежать, искать его, найти и окликнуть, а если ошибка?! Но Хелгор не пропустил бы в замок незнакомца, или чужака, почему он не сказал мне? Не замеченным мимо него не пройдёт никто, только если это он, только если это ИНДЭОРЭ.

...Он проснулся от того, что замёрз. Попытался поплотнее закутаться в одеяло, не помогло. Встал и прошёлся по комнате, выпил немного вина, из кубка, как всегда стоявшего на столике у кровати. Сознание немного затуманилось, тогда он снова лёг. Его лихорадило.
Ненадолго он задремал. Проснулся в испарине, рубашка намокла и прилипла к телу, губы и горло пересохли, во рту стоял вкус крови. Смутно помнилось, что ему наверняка что-то снилось, потому что в глазах стояли слёзы и сердце болезненно замирало...
...А потом вспомнил: Тёмная фигура в чёрно-серых с серебряной вышивкой одеждах, он окликнул его. Фигура обернулась, медленно, как будто его движению что-то мешало, он подошёл и, не смея поднять глаза, опустился на колени. Голос отказывался повиноваться, но он всё целовал и целовал его окровавленные ладони и шептал, задыхаясь:
-- Отец, Тьма, наставь на путь, прости, защити. Не оставь меня в болезни и во здравии, в беде и радости. Отец, Тьма, прости, защити, верь я использовал знания и силу, что ты дал мне только во благо для нерадивых детей твоих. Не моя вина, что сердца и души их оказались глухи, черствы и не милосердны к боли, которую принял ты во благо их и спасение, не пощадив себя. Отец, Тьма, прости, защити, верь мне так как я верил тебе тогда, когда, казалось нет в мире создания более лживого и коварного, чем ты. Отец, Тьма, прости, защити, верь, помоги. Индэорэ дай мне силу.
Повинуясь лёгкому, едва заметному движению его руки, Кеннонт поднял голову. Лицо Индэорэ излучало спокойствие и печаль, полу прикрытые губы дрожали.
-- Лиалин, встань, сын, Пламень звезды моей. Не ты, я должен просить у тебя веры и защиты. Я опустошён и слаб.--
Голос Индэорэ звучал хрипло и мягко.
-- Отец, ты просишь прощенья у меня, но за что?
--За то, что не сберёг сил, не пришёл на помощь, когда ты нуждался во мне, позволил усомниться в том, что ты и только ты имеешь право обладать тем, что даю тебе я. Прости за то, что покинул тебя раньше, чем ты смог нести бремя возложенное на тебя народом, который не ведает, что творит с миром, который люблю и за который страдаю.
Медленно, медленно Индэорэ опускается на колени, и уже оба они стоят на коленях, соединив руки.
-- Не за что тебе просить у меня прощения, Отец, Тьма. – шепчет Кеннонт.
--Не в чем тебе винить себя, предо мной, сын, Пламень звезды моей.
-- Отец, Тьма...
Повторяет Кеннонт и его губы вновь касаются плоти окровавленных рук Индэорэ.
-- Не уходи, не оставляй меня...
-- Я должен. Прости...
Рука Индэорэ начала таять в пальцах руки Кеннонта, вся его фигура заколебалась в воздухе.
-- Прости, я должен...
Повторил он и исчез, его голос ещё долго звучал, отражаясь от стен.
-- Отец!
Он точно помнил, что в первый раз, он тоже проснулся с этим криком. Теперь покоя не давали вопросы: -- Почему отец ушёл? Куда? Почему он сказал, что должен?
Перед смертью отец сказал, что за всё заплатил,--бессмыслица какая-то. Это только сон, а во сне всегда ничего не возможно понять, особенно теперь, когда они разделены реальностью...
...Вопросы, вопросы, вопросы, как они мне надоели. Самое нелепое в этой истории, то что даже если я найду ответ, это ничего не изменит. Не за чем, да и поздно уже пытаться повернуть колесо времени. Песок пересыпался.
Даже Гилиану не решить эту головоломку, даже если он вдруг снова откроет мне двери Храма времён.
На ум приходит только одно – Надоело всё, уйду я от вас.
Но и на это отвечают вопросом.
-- Куда? От себя не уйдёшь, от одиночества не спрячешься...
...Если так дальше думать, недолго и умом двинуться, а это уже никуда не годится. А, гори оно всё
Это оттого, что я не знаю для чего я теперь живу, теперь, когда от меня уже ничего не зависит. Когда я перестал быть нужен не только друзьям, родным и близким. Врагам я перестал быть нужен, тем кто раньше весь смысл своего существования видел в том, чтобы четные попытки загнать меня в угол и прикончить, увенчались, наконец, успехом. Глупо всё как-то...
...Бессонница, кошмары, головоломки эти бредовые – слабость, тяжесть в голове по утрам. Мутная, серая тягомотина одинокого ожидания неизвестно чего. Столько времени уходит в пустоту, тут уж думай, не думай всё равно ничего само собой не решиться. Тупею от безысходности. Гори оно всё. Не привык я отсиживаться и ничего не делать, сложа руки. Гори оно всё...

Белый Единорог.

...Туман окутывает деревья и не высокий красноватый кустарник в роще. Подходишь к священному животному очень тихо, словно боясь, что исчезнет это видение. Считается, что Рен лоисе это легенда, говорят они все исчезли из Гэльтэрона после изменения Непокорной долины, но я привык не верить тому, что говорят, с тех пор как понял, что нельзя быть не абсолютно неуязвимым, не бессмертным. В мире не может быть ничего абсолютного.                            Рен лоисе это не легенда, это прежде всего очень красивое создание. Они кажутся сотканными из белёсого сладковатого тумана, такими лёгкими и величественными.
Как же не естественно выглядит воин в изорванном кожаном доспехе, кормящий это животное с рук сахаром. Ты вряд ли поверишь, что он не испугался меня, если я расскажу тебе, что кормил Рен лоисе с рук. Ты вряд ли поверишь, что они ещё существуют. Ты скажешь, что это просто мой сон, пусть так. Значит тебе наконец удалось, то что до тебя не удавалось не одной женщине, тебе удалось избавить меня от кошмаров...

...Они лежали на лугу в высокой зелёной сочной траве. Солнце только поднялось в зенит и палило нещадно. На ней было платье из тонкой порыжевшей кожи, ноги были босы, волосы распущены.
--Лиалин, ты задремал, что ли?— Спросила она.
Он приподнялся на руках и прошептал, хрипловато: 
-- Душно, травой пахнет.
--А знаешь, сегодня, на озере, рано утром туман был совсем - совсем фиолетовый.
--Значит скоро он расцветёт.
--Что расцветёт?— Сев, спросила она.
-- Цветок жизни, хочешь посмотреть?
-- А я думала, это только красивая легенда, мне Тахо рассказывал, а я не верила. Слушай, а как же они с Хелго танцевать будут?
-- Они и не будут. – Он вдруг как-то сразу помрачнел, глаза цвет поменяли что ли.
-- Слушай, а может, тогда, лучше мы станцуем? Нас в храме танцу учили, у меня хорошо получалось, да и ты, наверное, не все ритуалы ещё позабыл.
-- Не забыл.
Со вздохом промолвил он, и поднялся на ноги.
--А платье, платье я, наверно, ещё успею сшить?
-- Вряд ли, два дня осталось
Совсем уже как-то не весело ответил он, натягивая сапоги. Потом добавил, с издевательской ухмылкой:
-- Ты и с хромотой моей, что-то сделать успеешь, а то ведь я и двух кругов не пройду.
-- Танец не пешая прогулка.
Как-то странно ответила она.
-- Ладно, забудь. Я не хотел тебя обидеть, всё равно в долине Праздника огня не будет. Они давно забыли, что это такое, и как это когда золотой лотос цветёт.
-- А как это, когда золотой лотос цветёт, ты сам-то помнишь?
Подхватила она его шутливо – издевательскую манеру.
-- Я-то помню.
На него вдруг накатила какая-то странная злость.
-- Танцевать мы всё же будем.—
Чуть слышно сказал он и повторил уже увереннее:
--Танцевать мы будем.
-- А твоя нога?— Она встала рядом с ним, положив руки ему на плечи.
-- Она не помешает.-- Он обнял её, а потом вдруг подхватил на руки и понёс.
-- Лиалин, не надо. Лиалин, я тяжёлая.
-- Вовсе нет.-- Улыбнулся он, и пошёл быстрее. – Так, что же значит танцевать будем. Песню бы для обряда написать, или вспомнить, что бы ты спела.
--Я, а разве женщины песни на празднике огня поют?
-- Нет, не поют, но мне с моим горлом...
Он резко поставил её на землю.
-- Что устал?
Он покачал головой.
-- Петь я буду, а танец, такого танца как у нас с тобой больше ни  у кого не получится.— Он снова подхватил её на руки. – Побежали в замок. Я проголодался.
-- Ты же не собираешься меня всю дорогу нести?— Забеспокоилась она.
-- Я тебя всю оставшуюся жизнь носить готов. – Совершенно серьёзно ответил он и снова пошёл быстрее...

Бог

...Я был между жизнью и смертью. Смотрел на себя и на других, чужими глазами. Глазами наблюдателя...
...Я был между вами, был среди вас. Меня не видел никто и я ничего не мог с этим сделать. Только дети, да ещё птицы и животные, видели меня. Птицы и животные узнавали меня и пытались мне помочь, но не могли они проникнуть сквозь эту грань, сквозь тонкую, но прочную, прозрачную стену.
Дети, некоторые боялись меня и никогда не говорили вам, что они видят. Другие рассказывали и вы думали, что они больны...
...Я был между вами, был среди вас. Смотрел глазами наблюдателя. Я не мог вам помочь, хотел, конечно, но не мог. Этого было просто нельзя, можно было только смотреть...
...Я был между вами, был среди вас. Сначала я хотел, помочь, но не мог. Потом мне хотелось, хоть как-то сделать так, чтобы вы поверили птицам, зверям,  своим детям, но прежде всего себе. Поверили сначала в себя, а потом в меня. Ведь не веря в себя, в существование меня поверить невозможно...
...Я был между вами, был среди вас, но в душах ваших меня не было.
Тогда, когда я понял это, мне сначала захотелось плакать, а потом стало до омерзения смешно. Вам не понять как это, когда в тебя не верят. Когда тебя нет. Сначала от этого становится больно, потом становится жутко, оттого, что начинаешь понимать, что ты тоже не веришь в себя. Я прошу вас не в коем случае не путать: веру в себя с верой себе. Можно верить себе, не веря в себя. Верить в себя не веря себе, сложнее, но тоже возможно.
Очень трудно, почти невозможно жить в полном неверии. Существо, любое, должно, если не иметь почву под ногами, то хотя бы иметь возможность уцепиться за кончик того волоска, на котором держится его существование. Когда ты начинаешь погружаться в полное неверие,  вот это и есть смерть – АБСОЛЮТНАЯ СМЕТРЬ, и от этого спасти может только чужая вера в твоё существование. Вам не стоит думать, что я испугался и меня поглотил страх, потому что никто из вас в меня не верил – это было бы просто глупо. Ваши дети, те что не боялись, и были на столько умны, чтобы молчать, о том что видели, они верили в меня так сильно, что эта вера вернула меня к жизни, хотя возможно всё было совсем не так...
...Я был между вами, был среди вас, но в душах ваших меня не было. Когда я понял это, я умер...
...Я был между вами, был среди вас, но в душах ваших меня не было. Меня не было между вами, не было среди вас. Вы не верили ни во что, потому что нельзя верить в то чего нет......Я был между вами, был среди вас, но в душах ваших меня не было. Там была пустота неверия, а неверие это смерть для всего мира, для всех миров.
Я был между жизнью и смертью, каждый может стать богом, если  верит в себя, а в него верят другие.
Если в тебя не верит никто, если даже ты сам в себя не веришь, приходит смерть, потому что полное неверие невозможно. Я не верил в себя, верил ли кто-то в меня? Я не знал. Я был между жизнью и смертью...

Отредактировано Ульв Эглис (28-12-2009 17:26:54)

Сила Бездны.
...Кент стоял  на крепостной стене, прислонившись спиной к холодным камням смотровой башни. Холодный, сухой ветер бил в лицо и бросал на площадку мелкое снежное крошево. Озноб пробивал до костей. Сегодня ночью он снова слышал их зов, зов из Альдоэ, значит ночью они призовут его...
...С той ночи он стал ещё более задумчив, чем был раньше. Тайлен его не о чём не расспрашивала, а Этейн почему-то избегала. Она или сидела в своей комнате, или спускалась на крепостной двор, лепить снежки, но сегодня от снега не осталось и следа – приближался Алист и дни грозового рока.
Хелгорио и Тахар ещё не возвращались в мир.
«Что будет, когда все они узнают о договоре?» Подумалось Кеннонту. Ответа не было. Тайлена подошла к нему.
-- На стенах холодно, спустись в комнату и возьми плащ, или я сама принесу его тебе. – сказала она.
--Не надо, я не замёрз.
-- Что с тобой? Тебя снова тревожат сны? Ты слабеешь? Что происходит, любимый?
-- Ты засыпала меня вопросами, я даже не знаю как на них отвечать.
Она положила руки ему на грудь.
-- Ты такой холодный, а говоришь, что не замёрз. Что с тобой?
-- Если бы я знал, то сказал бы. – Он закрыл глаза, создавая барьер, чтоб она не могла прочесть его мысли.
« Тебе лучше никогда не узнать о том на что я способен на самом деле. Хоть ты и вернула меня к жизни и подарила мне счастье, ты не смогла вернуть мне, то что по праву рожденья моё навсегда. Лучше тебе не знать, что со мной происходит. Лучше тебе никогда не узнать о Договоре. Я же говорил, я тебя погублю. Лучше бы ты никогда не связывала себя с проклятьем этого мира». Горькие мысли принесли с собой головную боль. Он открыл глаза, она всё ещё стояла рядом.
-- Спускайся в комнату. Я скоро приду.—
Он поднёс её руку к губам. Она кивнула и скрылась в смотровой башне...
...Ветер больно  ударил его в лицо.
«Так уже было когда-то, но не со мной».
«Приходи в полночь на вершину полуразрушенной башни. Мы будем ждать тебя там. Мы и твоя новая сила...»
...Старая башня – как давно он не был здесь. Винтовая лестница уходила далеко вверх и терялась высоко в серых облаках. Крыша и часть стены обвалились, а ступени лестницы были настолько ветхи, что крошились под сапогом. Каменная пыль и мелкое снежное крошево были здесь повсюду.
Он поднимался медленно и осторожно, периодически опираясь рукой на шероховатую стену. Лестница заканчивалась небольшой площадкой, ветхая дверь вела в единственную комнату. Комната когда-то была полу круглой, теперь часть стены развалилась, а часть поддерживала останки потолка и кровельных балок. Мебели здесь, конечно, давно уже не было, у сохранившейся части стены лежал на половину разорванный тюфяк, набитый соломой.
Ночь была беззвёздной, бледно алой, словно стылая медь, монеткой луна тонула в тёмно серых  разводах облаков, ветер злобно завывал и, пытался оторвать с крыши лист железа, грохотал и скрипел. Кеннонт поёжился от холода и встал у края стены. Резкий порыв ветра заставил его прислониться к стене.
-- Я пришёл и я жду!!!— крикнул он.
-- Опустись на правое колено и протяни вперёд правую руку вверх ладонью.
Он сделал так как они велели. Резкая тяжёлая боль сковала всё его тело, он слегка пошатнулся и закрыл глаза. Пурпурно-алая мгла заволокла его сознание, взрываясь багрово-чёрными звёздами. Чьи-то ледяные ладони легли на плечи и грудь, что-то сухое и холодное обняло запястье, протянутой вперёд, руки. Он был не в силах произнести ни слова, даже мысли его, казалось, были скованы.
-- Ты слишком напряжён, поэтому тебе так больно. Открой глаза, мы здесь.
Глаза его распахнулись сами собой. Серые бесформенные тени окружали Лиалина, это их руки лежали на его груди и плечах, это они обнимали его запястье.
Что-то лёгкое и полупрозрачное как белое лебяжье  пёрышко упало ему на волосы, и боль исчезла, растворилась, оставив во рту солновато-горький привкус вишнёвого вина или стынущей крови.
-- Кое-кто узнал о договоре до срока и условия сделки несколько изменились, но переписывать его мы не будем. Это ведь всего лишь клочок старой кожи.
-- Но что же я должен буду теперь дать вам взамен? Какую жертву принести?— с трудом прокричал он. Мысли его ещё путались.
-- Плата остаётся прежней, ты станешь одним из нас.
--Кто вы?
-- Мы хранители памяти. Мы тени проходящие сквозь миры и время. Не сразу, но постепенно, ты станешь таким же как мы, у тебя не будет собственных чувств, но чужую боль и радость ты будешь ощущать как свою, ты будешь самим собой, пока в Гэльтэ есть хоть одно существо знающие твоё истинное имя и способное понимать истинную речь. Так было сначала времён во вселенной, когда миру грозит смертельная опасность, мы приходим и выбираем того кто будет биться в последней битве. Мир жив, пока жив его хранитель памяти. Каждый из нас когда-то  потерял всё, что у него было. Всё что сейчас отличает тебя от нас, это то что у тебя есть тело, но оно смертно как всякая плоть. Оно больно. Мы же дарим тебе жизнь и силу, просим лишь об одном останови Хагалоса, он может погубить, то из чего берут начало все миры, он может погубить вселенную.
--Вы не сказали мне ничего нового. Силу и возможности Хагатрейна, я знал и до вас, ведь это он надо мной поработал.
-- Только ли над тобой, только ли он?— полу вопрос, полу утверждение. – У нас мало времени. Больно снова обретать, то что отдал, приготовься.
Сильный порыв ветра бросил его спиной на камни, перед глазами всё потемнело. Чьи-то ледяные ладони снова легли на грудь, что-то тёплое стало проникать во всё тело. Тепло постепенно росло и превратилось в нестерпимый жар. Ему стало трудно дышать и он разорвал рубашку на груди. Ветер остудил его своим дыханием...
…Башня содрогалась так сильно, что казалось вот- вот рухнет и погребёт его под собой. Ночную темноту рассекла белая молния, крик было не возможно сдержать. Он кричал, а тело его продолжала рвать боль. Вместе с болью в тело вливалась сила, но он не чувствовал как становится сильнее, только как возрождающий огонь заставляет  кровь в жилах закипать. Он чувствовал себя расскалёным клинком, брошенным на наковальню. Последняя молния, вновь озарив комнату, прошла сквозь него. Его крик сорвался на  хрип, волна жара прокатилась по телу, кровь выступила на губах и в уголках глаз, на мгновение открылись все старые полу зажившие раны. Ветер швырнул в лицо пригоршню снега. Кеннонт позволил  себе впасть в забытьё...
...Башня содрогнулась ещё раз, последнее что он помнил было прикосновение к его плечам чьих-то ладоней, обтянутых бархатом перчаток, и мягкий, тёплый голос отца: «Ты сделал свой выбор, сын мой, Пламень звезды моей, только бы не был этот выбор ошибкой. Ты сделал выбор. Ты будешь жить...»
Потом он уже не чувствовал ничего, он провалился в темноту...
...Индэорэ склонился над сыном. В голове Властелина ночи звучали голоса триад.
-- Ты должен проститься с ним, Элерент. Проститься навсегда, и вернуться к нам. Он сделал свой выбор, он выбрал путь.
-- Справится ли он без меня?
--Он знал на что идёт.
-- А был ли у него выбор? Был ли у меня выбор, был ли выбор у нас всех, о мудрые?
-- Выбор есть всегда. Прощайтесь, у тебя несколько минут до рассвета.
--Но ведь он бес сознания.
Ответом Индэорэ была тишина в его мыслях. Триады прервали телепатический контакт и оставили его наедине с сыном. Он опустился на колени и взял правую руку Кеннонта в свои ладони. Стена боли закрывала от него сознание сына.
-- Лиалин. – попытался позвать он.
Глаза его открылись, но взгляд был туманным, на миг всё прояснилось.
-- Отец, это сон...— прошептал он и закрыл глаза, снова туманная пелена боли.
-- Это не сон, я здесь. – Сказал Индорэ, Лиалин вероятнее всего его не слышал.
-- Отец, не уходи. – рука Кеннонта вцепилась в его ладонь, Индорэ понял, что его сын бредит.
«Как быть? Я должен проститься с ним навсегда. Если он будет помнить о том, что видел меня, то  скорее всего посчитает всё наваждением. Неужели ту нашу встречу, в коридорах замка, он тоже считает сном? Неужели мы потеряли друг друга навсегда?»
Рука  Лиалина была горяча, он сам весь горел.
«Может, то что он считает это сном и к лучшему, ведь там где я буду, я не услышу его. Я должен сказать ему прощай, если он будет думать, что всё это сон, ему будет легче».
-- Отец, не уходи.
Индорэ положил руку ему на грудь.
-- Пусть остатки моей силы всё же послужит миру, хотя теперь не я его хранитель. Ты сделал свой выбор. Ты будешь жить. Да  станет моя сила твоею. Да поможет тебе тьма, прости, прощай...

...Он не помнил, не как ветер распахнул ветхую дверь комнаты, не как он же выбросил его на площадку перед винтовой лестницей. Долгого, кувыркающегося падения к подножию лестницы, он тоже не помнил.
Он ощущал себя побитым, но сильным. Сила дремала в нём, как дремлет огонь в углях, как дремлет жизнь в замёрзшем дереве.
Он не мог заставить себя сделать ни одного движения, кровь была ещё слишком горяча, и жгла его старые раны, проступая в глубине рубцов. Ему оставалось только лежать на холодном полу, у подножия лестницы. Лежать, ощущая как кровь, сочась из ран пропитывает одежду, и понемногу остывает, ему оставалось только ждать рассвета.
Он позволил себе снова забыться и снова услышал голос отца: « Ты сделал выбор. Ты будешь жить...»
Но это было уже только его воспоминанием, и снова тишина, темнота, холод, лёд...